|
|
|
Григорий КомскийПисьмо из КарлсбадаОт переводчика Meine liebe Rike, der Winter ist Gottseidank vorbei. Man wittert schon in der Luft einen duennen Fruehlingshauch. Meine Seele freut sich darauf [1]. Мигрени мучат меня лишь эпизодически после того, как доктор Карл Юнг провел со мной сеанс психоанализа. Он считает, что мой недуг вызван подавляемыми сексуальными фантазиями. Этот диагноз взволновал меня до такой степени, что ночью мне приснилась дионисийская оргия, в которой меня, совершенно обнаженную, ласкали одновременно Наполеон, Казанова и эрцгерцог Фердинанд, а доктор Юнг наблюдал это в замочную скважину и делал научные пометки на невообразимо длинных своих манжетах, сворачивающихся, как Тора, в свиток. Проснулась я в мокрой постели совершенно изнуренной, кожа моя горела, сердце готово было вырваться из груди. Как замечательно, что медицина совершила такой прорыв в непознанное, – подумала я, испытав безграничную благодарность к моему доктору. Он посоветовал мне завести знакомство с кем-нибудь из постояльцев. Но сейчас в Карлсбаде мертвый сезон. Ловеласы предпочитают здешней скуке Вену. Из людей нашего круга здесь лечится лишь генерал Его Высочества кавалерии граф фон Румсфельд, у которого вместо правой руки и шеи – протезы, результат падения на него ганноверской лошади. Протезы изготовлены на нюрнбергских часовых заводах. Это, – как хвалится их обладатель, – точнейшая механика, абсолютно подражающая живым организмам. Один недостаток: генерал все время тикает, причем, достаточно громко, будто бы размеренно икает. Это отпугивает мою столь чувствительную натуру перед лицом возвышенности воображаемого. С другой стороны, такты механики приводят меня в неописуемое возбуждение, утоляет которое лишь вода из терезианского бювета. Но генерал проводит все свободное время в манеже и говорит, что кобыла – венец божественного творения, с коим ничто не вправе сравниться. Поговаривают, что он разрабатывает новый тайный устав кавалерии, согласно которому, всадник не будет восседать, как прежде, на лошади, а должен располагаться в специальной люльке под ее брюхом, что сделает его неуязвимым для прямых попаданий противника. Вроде бы, люльки уже плетут из лозы в селе Сихов, что под Лембергом, в обстановке абсолютной секретности. Это новшество должно произвести на противника эффект психической депримации. Целые армии сойдут с ума, когда увидят неуправляемые табуны. Можно предположить, что доктор Юнг приложил к этой идее свою руку. Его часто можно увидеть прогуливающимся с фон Румсфельдом. Помимо генерала, мужской пол представлен на водах пожилым литератором из Галиции Яном Франко, очень корректным господином низших сословий. Он поразительно похож на Фридриха Ницше и все время что-то записывает на полях сочинений г-на Бакунина. В бювете я отважилась заговорить с ним о литературе. Очень мягко он ответил мне, что литература в настоящий момент не интересует его вовсе: он размышляет о свободе украинского народа. На мой вопрос, – где этот народ проживает, – он с достоинством ответил: повсюду; и глаза его наполнились невыразимой грустью. Человек, который так сильно любит свой народ, не может полюбить на курорте женщину, – подумала я и оставила его наедине с г-ном Бакуниным. Моя соседка по столу, кэртенская мещанка фрау Хайдер-Шикльгрубер, узнав мой диагноз, загорелась желанием познакомить меня со своим сыном Ади, начинающим акварелистом из Мюнхена. “Он очень застенчив”, – сказала она, – “и у него проблемы с женщинами, вы понимаете, что я имею в виду? Но он божественно рисует натюрморты с цветами. Лучше всего получаются у него гладиолусы и душистый горошек. Он уверен, что в один прекрасный день нарисует такую акварель, от которой весь мир падет к его ногам ниц. Он одержим искусством. Но эти снобы не в состоянии понять истинную цену его таланта. Поверьте мне, он будет знаменит. В нем дремлет огонь нечеловеческой страсти, и вы могли бы разбудить его”. Она достала из ридикюля дагерротип, изображавший угреватого юношу с розой в петлице коричневого пиджака. Мне он не показался, и я попыталась перевести разговор на другую тему. Сегодня утром горничная, взбивая перины моей постели, рассказала, что она видела во сне мертвого эрцгерцога Фердинанда, шептавшего министру тайной канцелярии: “Ищите принципы! Найдите хотя бы одного принципа!” Министр, обнажив саблю, вытянулся по стойке смирно и повторял: “Яволь, Ваше Величество, как же-с, без принципов монархия невообразима-с; принципы, они краеугольны и всенепременны-с.” Мы посмеялись над скудной и мрачной фантазией простолюдья. А моя вторая соседка по столу, фрау Канетти, задумчиво сказала: “Народу надо вложить в руки Шнитцлера. Это разовьет в нем чувственность и наполнит его сны добротой и любовью к короне”. Восемнадцатилетний сын фрау Канетти тоже пробует свои силы в литературе, несмотря на то, что изучает химию во Франкфурте. “Он пишет роман и пьесу”, – не без гордости сообщила она, – “но это у него на нервной почве. Знаете ли, он рано потерял отца, которого очень любил. И вот теперь пишет. Это – посттравматическая сублимация”. Тут я передала содержание моего разговора с доктором Юнгом, которому издатель прислал на рецензию роман “Улисс” некого Джойса, ирландца, живущего с семьей в Триесте. “Этот роман – порождение шизофренического ума. За многочисленными оболочками ничего нет: одна пустота. Его можно читать с одинаковым успехом что с конца, что с начала, – поведал мне Юнг, покряхтывая смешком в присущей ему манере. – Джойсу не романы писать, а лечиться надо бы. Так-то, моя дорогая, а Вам обязательно надо подыскать что-то подходящее, но, упаси Господи, напороться на такого вот перца Джойса-с. Он заразит Вас своим ботулиссмом. Ха-ха-ха”. Если бы ты знала, дорогая Рике, какое это счастье – каждый день испытывать на себе излучение живого гения. Сегодня на солнце было 15 тепла. Я сидела на скамейке и нежилась в первых весенних лучах. Пожилая цыганка предложила погадать мне судьбу. Вопреки обыкновению, я согласилась. Карты легли как нельзя лучше. Я встречу своего исцелителя, причем еще в Карлсбаде. Он будет военным в высоком ранге. Меня ожидает счастье и удовлетворение. Монархии предстоят десять безоблачных лет процветания и мира. В Вене, на Пратере, построят гигантское колесо обозрения, с которого в хорошую погоду будут видны Елисейские поля. В Америке установят конституционную монархию, на манер нашей. В Европе введут общую валюту – крейцер. Военные союзы будут распущены, а конфликты будут разрешаться в Лиге Европы. Процветут искусства, благонравие и любовь к ближнему. Рике, я так покойна и счастлива в этот первый весенний день, как никогда прежде. Желаю и тебе насладиться этим божественным чудом, несущим надежду. Надеюсь, что тяготы ремонта вашей летней резиденции уже позади. Кланяйся от меня Клаусу. Да хранит вас Господь! Твоя кузина Аннетт. Карлсбад, 1 марта 1913 г. 1 Дорогая Рике, слава Богу, зима уже позади. В воздухе чуется уже легкое дуновение весны. Душа моя радуется. |
 ч
|
 |
|