Игорь Клех

К вычислению шага времени

1. “Мир без войн и контрибуций”

Шекспиром в Макбете сказано, что земля, как и вода, способна рождать пузыри. Особенным плодородием в этом отношении отличалась российская почва начала века. То были не только отмеченные Волошиным “демоны глухонемые” войн и социальных возмущений, но и нетерпеливый, лезущий “поперед батьки в пекло” и увлекающий за собой, многоликий утопизм – социально-политического, религиозно-философского, естественнонаучного и художественного характера.

Можно предположить, что на деле имел место выход сглаженных, умиротворенных и рассосавшихся конфликтов и войн, “проглоченных” ХIХ-ым столетием. Каждое поколение, как минимум, раз в тридцать лет могло повоевать, – но те локальные конфликты все же не приносили настоящего удовлетворения начавшей складываться после Наполеона глобальной цивилизации. С каждым разом мир все более успевал надоесть и опротиветь себе. Ограниченное разнообразие, вносимое в его жизнь техническими изобретениями, также перестало его удовлетворять. На двадцатый век пришелся своего рода “девятый вал” энергетического выброса. Человеческая биомасса пошла сперва на один, затем на повторный всплеск – и долго улегались в последующих поколениях расходившиеся волны. Перерыва, однако, не было. Просто следующая волна, пиком которой стал Карибский кризис (с последовавшим падением глав двух сверхдержав), – зародившаяся в 1956-м в Москве, Будапеште, где-то на Ближнем Востоке и севере Африки, в Калифорнии и Ливерпуле, и сошедшая на нет в 1968-м в Праге, опять Москве, Париже, Вудстоке и в китайской “культурной революции”, – оказалась совместными усилиями удержана и погашена, вероятнее всего, благодаря коллективному страху перед атомным оружием. Энергия ее разряжена, бунтарские молодежные движения дезинтегрированы и абсорбированы соответствующими обществами, благодаря комплексу предпринятых, хоть не всегда осознанных и продуманных мер. (Выходящие за пределы этого графика Вьетнам и Афганистан целиком соответствовали логике противостояния в “холодной войне” и использовались сверхдержавами как своего рода пограничные столбы для чесания спин.)

Однако к середине 80-ых в народонаселении СССР сложилась критическая масса людей, неудовлетворенных условиями своего существования в оседланном и стреноженном состоянии, в квазиидеологическом наморднике (“квази-”, поскольку высшее оправдание его целесообразности – прокламированный коммунизм – оказался “замылен” и фактически отменен, задолго до своего наступления). Начиная с прекращения геронтократии в СССР и Чернобыльского выброса, вулкан России заработал вновь, в результате чего пошла цепная реакция и мир опасно накренился. Уже более десятка лет его удается совместными усилиями удерживать, локализуя выбросы энергии и не давая закружиться гигантской воронке. Не в последнюю очередь это стало возможным благодаря краху и отсутствию глобальных идеологий. Хотя... зарекалась свинья помои хлебать. Жить совсем без идеологий нельзя, а с ними – невозможно. Вирус бешенства всегда сидит в человеке, и только если мы не потеряем самообладания и не утратим рассудка, наши дети могут быть сохранены. Смердяковы остались без красивых идей и временно предоставлены самим себе. Наступившую эпоху исчерпывающе – авансом – из своего заокеанского далека определил Бродский: “Ворюги мне милей, чем кровопийцы.” Количество лжи в обществе при этом не уменьшилось, но оказался разбит, по крайней мере, ее монолит – тайное подверглось секуляризации и имеет тенденцию становиться частично явным. По очкам покуда выигрывает недалекий и крайне неустойчивый прагматизм. Хотя подспудное идеологическое брожение идет, и по-прежнему способна “собственных Плутонов российская земля рождать”. Ситуация отчасти схожа с памятным многим москвичам пожаром торфяников. Если его удастся придержать, не дать вырваться (и не только здесь уже, а во всем мире), – и это дело власти: дать людям возможность по-людски жить и работать в изменившихся условиях, – то следующая ВОЛНА придет не скорее, чем лет через 15. Поскольку пик последней по времени пришелся на два путча начала 90-х,- припомните количество людей, рыщущих в те годы по улицам в поисках смерти, – плюс по шесть лет на нарастание и затухание, как и в 56-62-68-ом. Т.е. вся фаза “всплеска” (или “смуты”) длится в среднем около 12 лет, и начало ее и конец также отмечены всегда кризисами.

Прошу прощения у читателя за кажущуюся точность, я знаю, на самом деле, не больше него – и все это только попытка автора рассуждать здраво, находясь в подножии исторического оползня. Не приходится сомневаться, что история имеет если не цель, то, во всяком случае, направление, и ее приходится претерпевать, какими бы мы не были разными, заодно со всеми. Предположить можно все, что угодно, но, в свете сказанного, интересно было бы заполучить исчерпывающую статистику стихийных бедствий и катастроф для продолжения умозаключений, которые делать до того было бы поспешным. Давно высказано подозрение, что существует определенная связь между проявлениями социальной и природной активности, на что указывают многочисленные совпадения и непроясненная периодичность того и другого. Только к чести человека окажется, если в результате непредвзятого исследования допущение любого рода зависимости между ними будет отвергнуто. Хотя, по большому счету, это ничего не меняет. Следует также учитывать, что возможны варианты – локальные встряски, задержки, связанные с пробуждением и выходом на историческую арену политических “тугодумов”, либо с обеганием вокруг земшара волн повального сепаратизма и терроризма, подстегиваемых, посредством масс-медиа, нашим к ним кровожадным интересом.

В отличие от природных последствия исторических катаклизмов никогда не успевают утихнуть настолько, чтобы их не перекрывало начало следующих. Виной тому, вероятно, большая реактивность человеческой природы, которую мы зовем памятью. я не раз задумывался: с чего это поколение моих родных и двоюродных сестер и братьев размазало по всему глобусу, не потому ли что родились мы от участников и беженцев последней мировой войны?

Наша затянувшаяся молодость пришлась на годы стабильности, перешедшей в эпоху “застоя”, – а когда мы перебесились, кто как умел, в обществе начались такие стремительные перемены, что только держись. Налицо полное непопадание в такт со временем: исторически бестактное, вынужденно перевернутое, опрокинутое поколение. Тем интереснее для тех в нем, кто сохранил не только вкус к переменам, но и способность к самостоянию. А также, возможно, для оторванного наблюдателя, следящего за ходом испытаний, – если таковой отыщется на земле или на небе. Хоть подобное отношение к происходящему и может показаться, в зависимости от направления взгляда, снизу – негуманным, сверху – самонадеянным, а сбоку – надуманным и не заслуживающим внимания.

И все же, отвлекаясь от политических одежд, трудно отделаться от представления о синусоидальном характере того, что разыгрывается сегодня по нашу сторону телевизионного экрана.

2. Что было и что будет?

Закончив эти безобидные расчеты, я получил вскоре отказ их опубликовать последовательно в редакциях трех весьма серьезных московских газет. Я вполне допускаю, что продуцентам новостей высказанные мной соображения представились дилетантскими, но не могу не подозревать в цеховой солидарности этих неутомимых борцов с человеческой праздностью, защищающих от посягательств самый источник своего существования. Их дело – хроника, а не обобщения, и в профессиональном отношении скорей всего они правы. Хотя несколько другой вопрос – критерии и стратегия их начальников, удостоенных чести быть поставленными на страже “пузырей”.

И все же, сказав “а”, я намерен сказать и “б” – предъявить скрытые движущие части синусоидальности. В максимально откровенном виде исходный тезис будет звучать так: в 86-м и несколько последующих лет мы (несколько объединившихся поколений) “замочили” отцов, – если кто этого еще не понял. Мы сделали так потому, что они не давали нам жить, не позволяли вырасти, выдерживали в коротких штанишках (это только отчасти метафора – так восстали французские “бесштанники”-санкюлоты, лет двести назад заявившие: “длинные штаны на нас, решать будем мы”). Конечно, нам слабо было справиться с ними, пока они находились в силе и даже позднее. Переданная им сила дедов заключалась в том, что они умели умирать. Что-что, а это делать в свое время они умели, было бы низким этого не признать. То есть мы справились с ними только когда они одряхлели (вспомним геронтов-генсеков) и растеряли окончательно родительский авторитет. Вот он, источник преследующего кое-кого из нас чувства вины. И все же их участь заслужена (тем более, что никто их физически, прошу прощения за повтор арготизма, не “мочил” – их лишили власти, прогнали, отстранили; те же, что удержались у власти, – не “бывшие коммунисты”, чем их любят попрекать, а сменившие идентификацию перебежчики из одной генерации в другую, насколько успешно – другой вопрос).

Кто-то придет в ужас, читая предыдущий абзац. Могу дать только совет отказаться от дальнейшего чтения и вернуться к газетам – к той пище, с которой лучше приучен справляться его мыслительный кишечник. Если развить дальше эту метафору, здесь предлагается не слабительное, а средство от информационного поноса.

Уже догадавшись об этом всем, я узнал, что существуют книжки, в которых люди многократно более прозорливые все это давно описали. Это Фрейд в его последней работе “Моисей и монотеизм”, это Юнг и Фрэзер (читанные, но не отнесенные на собственный счет), это Серж Московичи (“низость в психологии толп всегда одна и та же”). С незапамятных времен либо недалекие отцы “мочат” недостаточно покорных сыновей, либо еще более недалекие сыновья, объединив усилия, “мочат” отца-кабана. И в отчаянии от содеянного сакрализуют и мистифицируют его фигуру (а затем уже “брат на брата” и “революция пожирает своих детей”). На противоположном же полюсе – “Возвращение блудного сына” Рембрандта и “Троица” Рублева. Это все один мета-сюжет, образующий едва ли не главнейший нервный узел нашей цивилизации (добавьте еще сюда фигуру матери – “Царя Эдипа”, “Гамлета” и Богородичного мифа – и человеческий мир в своих определяющих чертах будет описан).

И даже когда дело не доходит до насилия, проходит 25-30 лет – и выросшие дети не желают больше носить и читать то, что носили и читали их родители-"предки”. И, наконец, прямо в лоб: находящиеся в зените мощи родители, не желающие начать делиться властью с отпрысками, вступающими в возраст зрелости (т.е. добывшими жен, давшими первое потомство, освоившими некоторые умения и ищущими себе дальнейшего применения),- эти родители, отцы, прекратившие подавлять сексуальность своих детей и отпустившие их из собственных семей, пожнут в результате бурю, если не начнут делиться захваченной либо полученной властью. Дети всегда правы, и только потом виноваты.

От дальновидности отцов зависит, как все мы будем кататься на своих синусоидах, и не станут ли в очередной раз задержанные до седых волос 30-летние (двадцать семь плюс-минус два – возраст первого взрослого кризиса – вполне может оказаться шагом синусоиды социальной истории), не станут ли они, синхронизировавшись с подоспевшими и на все готовыми 17-летними, скидывать и изгонять в очередной раз многоопытных, но, увы, самонадеянных, заскорузлых и жадных отцов.

В свете сказанного, если не доводить большие массы людей до крайности, к тревожному 2000-ому году еще не созреет поколение, которому хотелось бы бунтовать по причинам более глубоким, нежели несвоевременная выплата зарплат и пенсий. Если “отцы”, захватившие и получившие в свое распоряжение власть и блага, проявят хоть минимальное понимание ситуации. Чего я совсем не взялся бы утверждать о пятилетии между 2010-15 годами.

Но как сказал один современный ребенок (о воскресении мертвых, кстати):

– Э-э, когда это еще будет!..


ч
и
с
л
о

13

1998